Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

– Это, стало быть, не обжираться?

– Именно, – с готовностью согласился Озеров. – У нас как заведено? При торжественной столовой ложе, днем отправляемой, употреблять не более семи блюд. А если вечером – не более пяти.

– Ничего себе! Пять блюд. Это же из-за стола не встанешь. А сегодня как будет?

– Не знаю. Меня не уведомили, какая сегодня будет ложа. Может быть, и обыкновенная. Но я думаю, что торжественная, а значит, с вином. В зависимости от торжественности той или иной ситуации произносится определенное количество здравниц. По ритуалу их бывает не более девяти, но иногда великий мастер увеличивает число здравиц, говоря при этом все, что ему заблагорассудится.

– Отсебятину лепит?

Озеров вдруг обиделся на слишком приниженный, насмешливый тон Глафиры.

– У вас критический ум, господин Шлос, – сказал он строго и далее молчал до самого порога.

Гости собрались в красивой голубой гостиной. В открытую дверь была видна большая, уже готовая к ужину зала. Три стола, поставленные буквой «П», были накрыты белоснежной скатертью. Приборы были расставлены, слуги носили вино в бутылках и большие тарели с закуской. Видимо, трапеза была титулована как торжественная.

В гостиной собралось не более десяти человек, гости стояли группками и разговаривали оживленно, то там, то здесь вспыхивал смех. Глафира не видела ни одного знакомого лица. А может быть, ей это только показалось с перепугу. Но тех двоих, которые везли ее на Елагинский остров, Наумова и рыжего Гриньку, точно не было в числе собравшихся.

– Вы сядете со мной рядом? – спросила она Озерова шепотом.

– О нет, за столом каждому подобает свое место. Мне поручено только привести вас сюда. Как я понимаю, вы почетный гость.

К удивлению Глафиры, Озеров тоже говорил шепотом. Он как-то вдруг стал меньше ростом, ссутулился и голову пригнул. Через минуту она обнаружила, что его нет рядом, Озеров исчез. Глафира отошла в сторонку и села у окна. Она решила ничего не предпринимать и не задавать никаких вопросов. Если она кому-то здесь нужна, то ее найдут. А пока надо унять дрожь в коленках, стучат друг о дружку, как бильярдные шары. И не вытирай ладони о кюлоты! Что за мужицкая привычка?

Гостиная. Как и все у масонов, была необычайно убрана, в простенках, обтянутым голубым штофом, висели медные, а может быть, изготовленные из позолоченной бронзы, символы вольных каменщиков. «Все мы живем между циркулем и наугольником», – высокопарно говорил Озеров, – циркуль суть солнца, наугольник – часть земли, освещенная живительным светом». Особенно хороша была искусно выполненная и украшенная эмалью роза – символ то ли любви, то ли страсти, Глафира забыла.

Вдруг все разом, словно по команде, зааплодировали, а потом неторопливо направились в обеденную залу. Народу подсобралось уже порядочно. К Глафире подошел строгого вида господин и предложил ей жестом следовать за собой. У господина наличествовали раскосые глаза, а лицо, цвета старой слоновой кости, было столько неподвижным, что Глафира мысленно обозвала его маской. Далее он указал ей место за столом. Впоследствии она узнала, что это был Восток, почетная сторона, предназначенная для высоких членов ложи и важных гостей.

Маска разместился рядом, справа от Глафиры уже сидел неопределенного возраста мужчина, живой, носатый, кареглазый и с голубой лентой через плечо. Он встретился с Глафирой глазами и доброжелательно улыбнулся.

Разговоры стихли, за столом стало очень тихо, похоже кто-то незримый дирижировал поведением собравшихся. Благообразный старик с мягким, женским подбородном (неужели это и есть Елагин, директор всех театров!) встал и спросил громко:

– Брат первый надзиратель, который час?

Маска неторопливо поднялся на ноги:

– Самый полдень.

Глафира не успела удивиться, какой полдень, если уже вечер, как услышала шепот, Маска объяснял ей по-немецки смысл происходившего. Это хорошо, значит, Озеров еще не донес, что она знает русский. Объявление полдня было знаком открытия ложи. Но к еде никто не приступал. Все молитвенно сложили руки в белых перчатках и закрыли глаза. Глафира тоже закрыла глаза и стала читать «Отче наш». Когда она прочитала молитву по третьему разу, вдруг грянула песня – громкая, слаженная. Маска тут же взялся переводить текст, что, надо сказать, изрядно мешало слушать. Масонский гимн был длинным. Приведем только последний куплет – для общего знания:

Отец любви, миров строитель,Услышь смиренный глас рабов,Будь наш наставник, оживитель,Будь нам помошник и покров.Пронзи нас истиной святоюДа дышим и живем тобою.

Удивительно было настроение, с какой мужчины пели гимн. На лицах у всех было молитвенное выражение, словно они перед алтарем стояли. Но в храме люди Бога славят, заверяют в верности торжественно, но без экстаза. Разве что на Пасху ликует душа, а прочие дни, хоть и о любви поют, делают это почтительно, грустно и всегда о чем-нибудь просят с покорностью, а масоны откровенно радовались, как дети. Но и радость эта была в рамках, очень соразмерена. Напротив Глафиры сидел молодой человек, лет двадцати с небольшим. Он пел с особым воодушевлением. Высокий голос его выделялся даже в общем хоре. И одеждой он отличался от всех, все были в черном, а он в темно-сером. Красив, ничего не скажешь, брови, словно кисточкой прорисованы, в сочетании с бледностью лица и серебристым париком брови его выглядели особенно ярко. На щеке и на подбородке щербинки от оспы, впрочем, это его не портило. Тут незнакомец заметил внимание Глафиры, они столкнулись взглядом, и она поспешно отвела глаза.

Песня смолкла, великий мастер произнес первый тост, Маска добросовестно переводил Глафире текст на немецкий, вот ведь привязался! После короткого, но дружного плескания рук, все наконец потянулись к бокалам, заговорили весело. Слуги начали обносить гостей блюдами. Левый сосед повернулся всем корпусом к Глафире:

– Разрешите представиться, господин Шлос: Отто Виль к вашим услугам.

– Благодарю вас, – вежливо пролепетала Глафира. – Откуда вы меня знаете?

– Я позавчера приехал из Гамбурга, – продолжал Виль, – и много о вас наслышан. Очень жаль, что мы не были знакомы ранее. Сейчас опять будут петь. Поговорим позднее.

Где там пятки, где душа, которая скатывается в эту часть тела в страшные минуты? Глафире казалось, что она близка к обмороку. Никогда прежде не теряла она сознание, но сейчас волне была готова к тому, чтобы оно потерялось. А почему бы не предположить, что ее левый сосед уже понял, что она не Шлос? Тогда капкан захлопнулся. Бежать и немедленно. Сослаться на головную боль и бочком, бочком выйти из-за стола, не обращая внимания на удивленные взгляды.